Григорий пытался думать о будущем, но представить его сейчас было невероятно сложно, так как он потерял все, абсолютно все… Потерял в один день, в один час. Все те вещи, которые составляли суть его жизни, наполняли ее светлыми надеждами и радостными ожиданиями - стали теперь лишь мрачными воспоминаниями, медленно и неумолимо разрушающими его сознание. Эти воспоминания были точно кислота, разъедающая ткань действительности, выжигающая на ней страшные дыры… Где-то глубоко внутри него какой-то слабый, далекий голос говорил ему о том, что со временем все изменится, и он сможет оживить окружающие его теперь бесполезные, мертвые вещи, вдохнув в них новый смысл. Но этот голос был настолько слаб, что его почти невозможно было различить в какофонии громких, истеричных голосов Хаоса. Его сознание перестало быть единым материком, оно превратилось в серию маленьких, раздробленных островков, которые вот-вот должны были уйти под воду, захлебнувшись в волнах безумия…
Был теплый сентябрьский воскресный вечер. В это время года воздух обычно напоен неуловимыми, щемящими душу ароматами умирающего лета, а в небесах всегда очень много звезд. Однако смотреть сегодня на звезды Григорию не хотелось: он не отрывал взгляда от магической точки на горизонте. Ему нравилась мысль о том, что смерть огней наступает в той же точке, где и рождение, – это привносило в его мир ощущение повторяемости, цикличности, завершенности, а главное – смягчало, деконкретизировало, окутывало покрывалом туманной двусмысленности страшное и безапелляционное слово «конец»…
Григорий знал, что сегодня никто к нему не придет, как, впрочем, не придет и завтра, и послезавтра… Родных у него не осталось, с коллегами по работе он почти не общался, и вообще очень трудно сходился с людьми. Единственный его друг, Федор, в данный момент находился в заведении для душевнобольных – приходил в чувство после неудачной попытки проститься с этим миром навсегда. Григорий всегда удивлялся, что их свела судьба – таких похожих и в то же время в чем-то таких разных…
Дружить с Федором было непросто – в нормальном, бодром состоянии он был невыносим, он буквально «убивал» всех своей бьющей через край мальчишеской энергией, диким блеском в глазах, звучным голосом и целым букетом «рационализаторских» идей, которые зачастую плохо соотносились с действительностью. Когда же у него случались депрессии – он почти не разговаривал. И все-таки они держались друг за друга, словно двое обреченных на тонущем корабле. Григорий с горькой улыбкой подумал о том, что ни один из этих обреченных, увы, не может помочь другому. Потому что ни один из них никогда не сумеет предоставить другому прочную и надежную опору в этом жестоком, бушующем море человеческих страданий. Ведь каждый из них сам по себе был слишком непрочен и слишком ненадежен…
Именно в тот момент, когда в голове у Григория мрачным свинцовым дирижаблем проплывало слово «ненадежен», он вдруг услышал голос – вернее, тоненький робкий детский голосок – откуда-то из тьмы:
– Ты думаешь, ты обречен? Это неправда…
Григорий обернулся и увидел в нескольких шагах от себя маленькое существо в белом, с милыми, трепещущими на ветру крылышками за спиной. Если бы не одна существенная деталь, он решил бы, что это прехорошенькая, преглупенькая школьница, вырядившаяся в карнавальный костюм. Но эта «прехорошенькая, преглупенькая школьница» почему-то висела в воздухе в полуметре над бетонной крышей, и еще она вся светилась изнутри каким-то странным мерцающим светом, как будто в ее венах пульсировала неоновая кровь.
– Ты думаешь, твоя боль неизлечима?.. – осторожно продолжало существо. – Но, на самом деле, все обстоит совсем не так…
Григорий не желал вступать в беседу с персонажами из собственных галлюцинаций. Его сверхразвитое воображение однажды сыграло с ним чудовищную, злую шутку, да такую, что впоследствии он готов был отрицать даже самые простые, очевидные, всеми признанные факты. Он с вялым любопытством глядел в ее сторону и думал о том, что сойти с ума в его случае, возможно, не так уж и плохо. Сумасшедшие – те же дети, они свободны от забот о завтрашнем дне, от таких вещей, как мораль, совесть, чувство долга. Они не несут ответственности за свои поступки, не раздумывают над каждым шагом, они руководствуются импульсом – и в этом их величайшее счастье…
Григорий глядел на нее и удивлялся тому, как правдоподобно и реалистично выглядят некоторые детали. Ветер играл со складками ее платья, развевал светлые локоны. Бледные пальчики вздрагивали, сжимались и потом снова безвольно опускались вниз. Она плыла по воздуху, повинуясь малейшим движениям ветра, и ему на мгновение представилось, что над ними – огромный черный океан, а это существо – просто тоненькая ниточка золотых водорослей, которая качается вместе с подводным течением… На ее щеках пылал странный лихорадочный румянец, какой бывает обычно у больных детей, а глаза светились такой невинностью и чистотой, что Григорий вдруг устыдился своей дикости и нелюдимости. Ему стало неудобно за то, что к нему обращаются, а он никак не реагирует. Между тем, существо продолжало:
– Ты думаешь, что тебе никто не поможет?.. Ты ошибаешься, твой ангел просто немного запаздывает, но он все видит, он знает о тебе все. Очень скоро он будет здесь… Просто поверь мне и подожди… Осталось еще совсем немного…
Существо смотрело на него таким умоляющим взглядом, что Григорий уже почти был готов поверить в реальность происходящего. Он всем корпусом развернулся в ее сторону и неожиданно низким для себя самого, осипшим голосом спросил:
– А кто же тогда ТЫ?
– Я – ангел, но только не твой, – при этих словах существо смутилось и опустило глаза.
– А чей?
– Твоего соседа… справа по лестничной клетке, – бедное существо не решалось поднять глаза. Григория же начинало разбирать любопытство:
– А что, моему соседу тоже нужна экстренная помощь? Зачем ему ангел?
Григорий вспомнил неприятную, вечно лоснящуюся от пота соседскую физиономию, отвисший живот, выпученные глазки и поводок в руках, на котором вечным приложением болтался ленивый перекормленный бультерьер. Ему почему-то стало еще хуже.
Несчастное существо с поникшими крыльями чуть не плакало. Заикаясь, сбиваясь с мысли, она еле слышно прошептала:
– Ну… понимаешь… у него на работе неприятности. Он с горя выпил лишнего, а завтра с утра у него будет похмелье, ему будет очень плохо…
Григорий прищурил глаза, искривил рот в страшной улыбке, и с каким-то садомазохистским остервенением продолжал «допрос»:
– Так ведь это будет только завтра!!! А сейчас, СЕЙЧАС… зачем ему ангел?!!
Слезы катились по невинным, нежным ангельским щекам. Существо сникло и отвечало уж как-то совсем растерянно и невнятно:
– Его хотят уволить… за пьянство. Он погряз в долгах, и еще у него… фурункул на шее. Это очень неприятно. В общем, ему сейчас несладко… Мне нужно его поддержать.
Григория теперь так трясло, что он даже и думать забыл, что еще пять минут назад принимал этого бедного ангела за плод собственного больного воображения. Его уже «понесло», и он не мог остановиться.
– Поддержать?! Так ведь у него есть жена. И друзья-собутыльники, и любимая собака-людоед!!!
Существо наконец пришло в себя, подняло глаза и ответило тихо, но с достоинством:
– Зачем ты так? Это – совершенно несопоставимые вещи… Я понимаю, тебе кажется все это глупым и несправедливым, мне и самой иногда многое непонятно, но таков порядок вещей, и никто не имеет права его нарушать.
Григорий замолчал. Он тупо глядел себе под ноги, пытаясь носком ботинка сбить с крыши подвернувшийся камешек. Потом – с грустью и обреченностью, почти безо всякой надежды – спросил:
– Послушай, а ты не можешь быть МОИМ ангелом?
Существо приблизилось к нему и коснулось рукой его плеча. При этом он ощутил такой мощный импульс света и тепла, что ему на мгновение показалось глупым и нелепым его недавнее желание прыгнуть с крыши вниз. Стало сразу так легко, так спокойно, захотелось закрыть глаза и просто дышать, наслаждаясь существованием, вслушиваться в далекие звуки засыпающего города, вдыхать едва ощутимые запахи, ловить незаметные колебания воздуха, запрокинуть голову и смотреть на звезды, больше не думая о том, что случилось с ним накануне, и о том, каким будет завтрашний день… Никогда ранее Григорий не испытывал ничего подобного. Это был ни с чем несравнимый покой... Он чувствовал себя таким защищенным, как ребенок в материнской утробе, который еще ничего не знает об окружающем мире, но уже чувствует чью-то защиту, чью-то заботу…
Однако все это продолжалось лишь мгновение, затем существо отняло руку и прошептало:
– Прости, но у нас все строго по расписанию… Я никак не могу. Продержись хотя бы до рассвета… Пожалуйста… Твой ангел уже в пути. Он скоро будет здесь… А мне надо поспешить.
И с этими словами светящееся существо исчезло, растворившись в черной пустоте ночного сентябрьского неба.
Сразу стало очень темно, Григорию показалось, что кто-то наверху просто щелкнул выключателем и погасил одновременно все источники света. Он все еще пытался удержать в себе то ощущение, которое возникло в нем, когда его плеча коснулся ангел (теперь он не сомневался ни на йоту, что это был самый настоящий ангел), ощущение тепла, света, покоя, любви и надежды, надежды на спасение… Но с каждой секундой это ощущение таяло, и на его место опять возвращались тьма и безысходность…
Григорий вновь стал смотреть в ту точку на горизонте, где рождались и умирали движущиеся огни. Ему почему-то вспомнилось, как один хирург в армейском госпитале, накладывающий ему швы, желая, по всей видимости, как-то его успокоить, сказал: «Любые, даже самые глубокие раны достаточно быстро затягиваются… при надлежащем уходе, конечно». Теперь эта фраза приобрела для него какое-то иное звучание, и Григорий не мог даже с точностью определить – что именно придавало ей оттенок мрачной, горькой иронии… Где-то далеко внизу, бесцеремонно нарушая тишину ночных улиц тревожным воем сирен, мчались пожарные машины. Григорий вытащил из кармана смятую пачку сигарет и долго щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить. Наконец появилась маленькая искорка, и он судорожно, жадно затянулся. Табачный дым обжег ему горло и напомнил о тех безумных, кошмарных ночах, когда он был близок к краю пропасти, когда он был совсем один, и ему нужен был – пусть не ангел, но хоть кто-нибудь, хоть одно живое существо, которому можно было бы выплеснуть душу за бутылкой портвейна. Он вспомнил о тех самых ранах, которые «достаточно быстро затягиваются», а также о тех ранах, которые не затянутся уже никогда. И наконец, он вспомнил о своей вчерашней потере… Стало невыносимо пусто и страшно. Захотелось повиноваться импульсу и пододвинуться еще ближе к краю…
Но его плечо все еще горело от того, волшебного прикосновения… В этом прикосновении было столько света, столько любви, что Григорий не мог не верить тому существу, которое было хоть и не его, но все же АНГЕЛОМ. Он поднялся, мрачный и сгорбленный, бросил последний взгляд вниз, развернулся и пошел домой. Он решил подождать до рассвета.
Звезды медленно перемещались по небу, и теперь над тем местом, где еще совсем недавно сидел Григорий, проплывала Большая Медведица…
Утром в понедельник мужчина в спортивном костюме, с неприятной отталкивающей внешностью, выводя на прогулку своего ленивого, перекормленного бультерьера, обнаружил, что у его соседа слева по лестничной клетке настежь распахнута дверь. «У этого психа вечно все не как у людей, вон какое утро холодное…» – подумал он и прошел мимо, к лифту, с раздраженным и презрительным выражением на лоснящейся от пота физиономии.
Дверь была открыта весь день, и только под вечер кто-то из жильцов решил поинтересоваться – не вынесло ли их соседа сквозняком…
В квартире никого не было. Ветер трепал занавеси. На письменном столе горела лампа. Пепельница была переполнена окурками, они валялись повсюду: на столе, на полу. Перо торчало из чернильницы, а рядом лежало письмо следующего содержания:
Здравствуй, Федор…
Я знаю, как тебе сейчас нелегко, и потому не хочу добавлять к твоей боли ни капли своей. Скажу только, что в моей жизни произошли некоторые изменения. Все случилось слишком внезапно – наверное, я был совершенно не готов к таким вещам. Не знаю, чем бы это все могло окончиться, если бы вчера я не встретил кое-кого на крыше моего дома… Мне бы очень хотелось в данный момент быть рядом с тобой и рассказать тебе обо всем с глазу на глаз, но сейчас за окнами глубокая ночь, на твоих окнах – решетки, и, кроме того, я тут жду кое-кого… Я знаю, ты ни во что уже не веришь, ты больше никому не доверяешь. Но нас с тобой так много связывает… Выслушай меня, пожалуйста, я абсолютно трезв, я – в здравом рассудке, и хоть у меня нет никаких доказательств, ты просто обязан мне поверить...
Я знаю, ты думаешь, что ты обречен… Но это неправда.
Ты думаешь, что твоя боль неизлечима... Но на самом деле все обстоит совсем не так. Ты думаешь, что никто тебе не поможет… Но ты ошибаешься, твой ангел просто немного запаздывает, но он все видит, он знает о тебе все. Очень скоро он будет здесь. Чтобы помочь. Чтобы спасти тебя… Просто поверь мне и подожди. Осталось еще совсем немного… Он придет, чтобы утешить и поддержать тебя, дав новую надежду. Он прикоснется к твоему плечу, и ты перестанешь дрожать от холода и страха. Он не будет брезгливым или напуганным. Он исцелит твои раны, омыв их своими слезами. Он залечит рубцы на твоем сердце, и от них не останется и следа. Он заставит тебя поверить в то, что ты еще на что-то годен. Ты почувствуешь себя защищенным. Ты почувствуешь себя ребенком, которого оберегают, о котором заботятся. Он будет плакать над тобой всю ночь, держа тебя за руку и не выпуская ее до самого утра. Он бережно расчешет твои спутанные волосы. Он омоет твое лицо полночной росой. Он заставит тебя забыть, что ты был мертв. Он будет нежно гладить тебя по голове и рассказывать удивительные волшебные истории. Ты заснешь, забудешься в сладких грезах. И сны твои будут легкими, наполненными блаженством и покоем… Я знаю, очень скоро он будет здесь. Чтобы помочь. Чтобы спасти тебя… Просто поверь мне и подожди. Осталось еще совсем немного… совсем немного…
Никто и никогда больше не видел Григория, хотя дворничиха, тетя Фрося, иногда нашептывала разным людям на ухо (предварительно оглядевшись по сторонам и трижды перекрестившись) невероятные истории о том, что будто бы в тот день, когда он исчез, рано утром на рассвете она видела, как из его окна вылетели две прозрачные фигуры – одна из них была похожа на маленькую девочку-подростка, а вторая – на самого Григория, только вроде как гораздо моложе. Что как будто бы эти тени, держась за руки, проплыли над детской площадкой, сделали круг над парком и растаяли в утреннем сентябрьском тумане… Письмо отправили по адресу и, так как завещания не нашли – квартиру опечатали, а история быстро была предана забвению как совершенно бредовая и несуразная…
1999
P.S. Это окончательный вариант, который вошел в книгу "Тонкие травинки", в нем изменен финал и внесены еще некоторые незначительные правки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.